Ну, э.
Вся моя натура в этих дневниках. Знакомые видят только обложку, я же, нажимая "мой дневник", вижу всю поднаготную.
Сейчас под "Последний мотив" я готова разрыдаться от страха, от ужаса перед собой, ленью и равнодушием. Мне так страшно, Господи. Я понимаю, что теряю эту жизнь, теряю эту маленькую девочку, что так редко просыпается во мне. Как же страшно. И я понимаю все эти до тривиальности ббанальные "сердце режут тупым ножом". Именно такое чувство на душе, безобразно и боязно. Страшно, очень страшно, Боже, как страшно, как плохо и как жутко. И это чувство в груди, которое я узнала совсем недавно, оно так пугает. И нет на свете человека, который способен успокоить, вселить надежду на лучшее, нет его. Ни друзья, ни подруги, ни мама, ни Бака. Нет, никто и ничто не может помочь. Это странное чувство, такое противоестественное и жутко привычное, таится камком в груди, где-то за рёбрами, где-то так близко к сердцу. И никак не пересилить. И даже вгрызаясь в полотенце, я не могу остановить поток этих чёртовых слёз. А ещё мне страшно оттого, что я даже самой себе не могу верить, и всё потому, что знаю, как облупленную. Боже, как же страшно не верить своим же слезам. Как страшно заставлять себя успокоиться, зная, что и это может оказаться простым тщеславием. Я сама себя проверяю на искренность.
Сейчас под "Последний мотив" я готова разрыдаться от страха, от ужаса перед собой, ленью и равнодушием. Мне так страшно, Господи. Я понимаю, что теряю эту жизнь, теряю эту маленькую девочку, что так редко просыпается во мне. Как же страшно. И я понимаю все эти до тривиальности ббанальные "сердце режут тупым ножом". Именно такое чувство на душе, безобразно и боязно. Страшно, очень страшно, Боже, как страшно, как плохо и как жутко. И это чувство в груди, которое я узнала совсем недавно, оно так пугает. И нет на свете человека, который способен успокоить, вселить надежду на лучшее, нет его. Ни друзья, ни подруги, ни мама, ни Бака. Нет, никто и ничто не может помочь. Это странное чувство, такое противоестественное и жутко привычное, таится камком в груди, где-то за рёбрами, где-то так близко к сердцу. И никак не пересилить. И даже вгрызаясь в полотенце, я не могу остановить поток этих чёртовых слёз. А ещё мне страшно оттого, что я даже самой себе не могу верить, и всё потому, что знаю, как облупленную. Боже, как же страшно не верить своим же слезам. Как страшно заставлять себя успокоиться, зная, что и это может оказаться простым тщеславием. Я сама себя проверяю на искренность.